Царица вод и цветок русалок — кувшинка

Коварный цветок

Русалки

Похищение болотным царем красавицы Мелинды

Лебединый цветок

Одолень-трава

«Камыши берега облепили,Отражаясь в зеркальном пруде;Белоснежные чашечки лилийРаспустились в прозрачной воде...»

Раннее утро. На озере не шелохнет ветерком. Водная поверхность — как зеркало, и среди этого зеркала выглядывают там и сям, как головки русалок, чудные белые лилии-кувшинки с их красивыми бутонами, круглыми, в виде щитков, покрытыми как бы воском плавающими листьями...

И воображение наше невольно переносится на дальний северо-запад, в Эльсинор, в замок Кронеборг, с его дивным, светлым, как кристалл, поросшим водяными лилиями озером. Безумная Офелия в венке из кувшинок и с пуками их в руках медленно с пением спускается в озеро. Все ниже и ниже сходит она, все глубже и глубже погружается в воду и, наконец, тихо увлекаемая течением, уносится вдаль.... За ней плывут выпавшие из ее рук кувшинки, плывут оторвавшиеся от берега травы, и издалека тихо, как бы замирая, доносятся заключительные строфы ее грустной песни:

«Занялась уже денница,Валентинов день настал,Под окном стоит девица —Спит ли милый или встал?..»

Очаровательный цветок этот всегда пользовался любовью и покровительством молодежи. В Древней Греции он считался символом красоты и красноречия. Молодые девушки плели из него гирлянды и украшали ими свои головы и свои туники. По словам Феокрита, молодые гречанки сплели венок из кувшинок и для прекрасной Елены в день ее свадьбы с царем Менелаем и украсили им вход в их брачную комнату.

Точно так же любили его и в Древнем Риме, и на фреске одного из недавно раскопанных в Помпее храмов можно и теперь видеть цветы кувшинок, украшающие крылатых божков и гениев.

Дивная водяная лилия эта, как сообщает одно греческое сказание, возникла из тела прелестной нимфы, погибшей от любви и ревности к остававшемуся холодным к ней Геркулесу. От нее-то она получила и свое научное название нимфеи (Nymphaea).

Как отголосок, вероятно, этого сказания в древнегерманских сказках рассказывается о том, что в прудах и озерах среди этих цветов и тростников живут постоянно нимфы-никсы. Верхняя часть тела этих водяных красавиц представляет собой прекрасно сложенных красивых женщин с всегда улыбающимся приветливым лицом, а нижняя часть — безобразный рыбий хвост. Они завлекают людей в воду и тащат их на дно, во влажную преждевременную могилу.

Но с другой стороны, прелестный этот цветок и сам по своему свойству имеет немало сходства с этими водяными девами. Он так же привлекает всех своей красотой и так же губит тех, кто им увлекается. Не раз бывали случаи, когда желавшие нарвать прелестных кувшинок тонули, заплыв слишком далеко в окружающую обыкновенно эти цветы глубину, или задыхались под водою, запутавшись в их длинных подводных стеблях. Особенно опасны они для детей, становящихся нередко жертвой своего желания во что бы то ни стало добыть их.

В Шварцвальде в Германии существует даже большое красивое озеро, носящее название Муммельзе, от старинного немецкого слова «die Mummel» — нимфа, которыми оно, будто, во множестве заселено.

Народное поверье говорит, что эти нимфы укрываются здесь в цветах и на листьях кувшинок вместе с крошечными эльфами, для которых цветы эти служат как бы лодочками или корабликами. В полночь нимфы начинают водить хоровод и, кружась в вихре, увлекают за собой проходящих мимо озера людей. Особенно оживлены и веселы бывают эти хороводы в светлые лунные ночи. И горе тому смельчаку, который вздумал бы сорвать растущие на озере лилии. Стерегущие их нимфы схватывают его и увлекают с собой в глубь, в свое подводное царство; а если бы ему и удалось как-нибудь от них убежать, то горе его иссушит. Поверье это очень поэтично рассказано немецким поэтом Шрейбером в его стихотворении: «Русалочье озеро»:

«Высоко на поросшей елями горе лежит черное озеро, и на озере этом плавает белая как снег лилия. Однажды приходит на это озеро пастушок с ореховой веткой в руках и говорит: «Чудную лилию эту хочу я во что бы то ни стало себе добыть». Он притягивает ее уже благополучно к поросшему осокою берегу, как вдруг из воды появляется белая рука. Она погружает лилию в глубь, в подводное царство, и говорит: «Пойдем со мной, милый, я раскрою тебе много великих тайн. На дне вросла глубоко корнями лилия, которая тебе так нравится, я сорву ее тебе, если ты мне сдашься». Тогда юношу охватывает ужас. Он бежит от озера, но никак не может прогнать от себя мысли о белой как снег лилии. И блуждает с тех пор он по горам с пожирающим его душу горем, и никто не может сказать, куда он девался».

В славянской мифологии все эти муммель, нимфы и никсы заменяются русалками, которые, появляясь иногда и в германских сказаниях, играют там, как это мы увидим далее, обыкновенно уже второстепенные роли и являются как бы подчиненными никс — их рабынями.

О наших русалках известный собиратель малороссийских сказаний Маркевич так говорит: «Русалки — это водяные красавицы; они бледны, но черты их выразительны, стан — волшебный, коса — ниже колен. Ночью при луне они выходят на берег озер, рек и ручьев нагие, в венках из осоки и древесных ветвей.

«Черны косы, рассыпаясь,С обнаженных плеч бегут,По волнам перегибаясь,Вслед за девами плывут.Грудь высокая колышетсяСладострастно между вод —Перед ней волна утишитсяИ задумчиво пройдет...»

Выйдя на берег, русалки садятся на траву, расчесывают свои косы или ведут хороводы. Иногда они скрываются в кустах, в траве. Все чаще их вызывает на землю заря. На заре, когда крестьянские девушки идут на реку за водой, русалки, притаясь, их ждут. Беда неосторожной, которая забыла взять с собой полыни, служащей против них предохранительным талисманом. Русалки бросаются к девушке, щекочут до смерти и увлекают ее с собой в реку. То же самое постигает и парня, не запасшегося полынью или увлекшегося красотой русалки».

Русалки живут в подводных хрустальных чертогах, построенных из раковин, где блещут жемчуга, яхонты, серебро и кораллы. По дну их, усеянному разноцветными камешками, катятся изумрудные ручьи или падают водопады на самые чертоги. Солнце просвечивает сквозь воду в эти жилища, а месяц и звезды вызывают русалок на берег.

Русалки эти превращаются иногда в наши водяные лилии-кувшинки. Послушаем старогерманскую легенду, рассказанную Балабановой в ее статье «Тюрингия в картинах»:

«Одним из красивейших ландшафтов знаменитого Тюрингенского леса в Германии, как известно, считается Шварцталь, где на громадной скале высится замок Шварцбург. Замок этот был восстановлен в XVIII столетии, так как старый сгорел до основания. Предание рассказывает, что в старом пруду этого замка жила-была несколько сот лет тому назад одна злая нимфа-никса, у которой в услужении находились две прелестные молодые русалки.

Часто русалки приходили смотреть на празднества в замке, и тут обратили на них внимание два рыцаря. Вскоре полюбили русалки этих рыцарей и готовы были покинуть воды и следовать за ними. Но старая никса заподозрила русалок в сношениях с жителями замка и решила подкараулить их. С помощью волшебства она перевела все часы замка, а русалки могли выходить из воды только от заката солнца до полуночи. В полночь же должны были быть всегда в пруду.

Весело беседовали наши молодые русалки в рыцарской зале, не предчувствуя близкой беды. На больших часах замка пробило одиннадцать, до полуночи оставался еще целый час, а между тем на церковных часах Шварцбурга пробило уже двенадцать — полночь возвестил и сторож.

Бросились бежать бедные русалки к пруду. Побежали за ними и рыцари, но не успели спасти их. Когда они добежали до пруда, то на том месте, где за минуту перед тем мелькали белые платья русалок — поднимались из воды две белые кувшинки: злая никса превратила русалок в эти цветы.

Долго цвели эти кувшинки, долго оплакивали рыцари своих дорогих возлюбленных, но к осени завяли цветы, а рыцари ушли в Святую Землю и не вернулись...

Пруд с той поры стал сохнуть, и вскоре не хватило в нем воды даже для злой никсы — пришлось ей задохнуться в том пруду. Теперь пруд этот стоит совершенно сухой, не наполняясь водой даже и в осеннее ненастье и весеннее половодье...»

По другому красивому итальянскому сказанию, сообщенному Амфитеатровым, это дети увлеченной в тину болотным царем итальянской красавицы графини Мелинды.

Живущий в болотах Мареммы болотный царь был так уродлив, что никто не хотел выйти за него замуж — ни из земных девушек, ни из волшебных фей.

Черный, грязный, слепленный из болотной глины, весь опутанный водорослями, он представлял собой отвратительное чудовище.

Глаза его чуть-чуть светились, как гнилушки. Вместо ушей у него висели пустые раковины слизняков, а вместо ног были лягушечьи лапы.

И вот это-то чудище задумало добыть себе жену. Но как это сделать? Как найти такую девушку, да притом еще красивую, как ему хотелось, которая бы на это согласилась?

Думал, думал и решил добыть ее хитростью.

Прослышав, что на границе его болот живет красавица, золотоволосая Мелинда, дочь одной графини, он решил завлечь ее к себе и завладеть ею насильно.

Нужно было только ждать случая, и случай этот скоро представился.

Одна из служанок молодой графини, отправившаяся на болото, заметила вдруг невиданные ею дотоле чудные желтые кубышки1 и прибежала ей об этом сообщить.

Мелинда, очень любившая цветы, решила пойти их посмотреть, спустилась с горы, где находился их замок, к самой трясине и была действительно так поражена не виданными ею никогда желтоватыми кубышками, что ей захотелось их достать.

Но цветы росли как раз в болотце, на средине трясины, и Мелинда никак не могла дотянуться до них рукой.

В отчаянии ходила она по берегу и думала, как бы ей до них добраться. И в это время заметила лежащий на берегу загнивший, совсем черный пень и решила на него перебраться.

Прыгнув, как коза, она ступила на него ногою и потянулась уже к цветку, чтобы его сорвать, как вдруг этот пень ожил, схватил ее в свои объятия и потащил на дно.

Оказалось, что этот пень был не что иное, как неподвижно лежавший сам болотный царь.

Служанка, видя гибель своей госпожи, растерялась и поспешила донести об этом несчастии старой графине.

Графиня поспешила на болото, но что она могла сделать, не зная даже места, где ее дочь засосала тина?!

Убитая горем, она ходила ежедневно на берег этого проклятого болота и проливала горькие слезы, ожидая, что, может быть, кто или что-нибудь поможет.

Вдруг как-то осенью, перед отлетом птиц на юг, подошел к ней аист и, к величайшему ее удивлению, сказал человечьим голосом:

— Не убивайся, графиня. Дочь твоя жива. Ее похитил болотный царь — властитель этой мареммы. Если хочешь получить о ней известие, отправься к колдуну, который живет здесь, на маремме. Он знает все и сообщит тебе.

Графиня послушалась, разузнала подробно, где этот колдун живет, и, захватив с собой кучу золота, отправилась к нему и просила его помочь.

Колдун, получив золото, подумал и сказал: «Хорошо, зови твою дочь девять утренних и девять вечерних зорь и по девять раз на том месте, где она утонула. Если она еще не сделалась женой болотного царя, он должен будет ее отпустить».

И вот графиня девять утренних и вечерних зорь звала ее, и когда дошла наконец до последней зари, вдруг услышала выходящий из болота голос:

— Поздно зовешь меня, мама. Я уже жена царя болотного и осуждена оставаться рабой его навсегда. Говорю с тобой в последний раз. Скоро зима, и мы с мужем задремлем на тинистом ложе до следующей весны. Летом же я дам тебе знать, что я жива и о тебе помню.

Прошла зима, прошла весна, наступило лето.

С болью в сердце отправилась графиня на проклятое болото: не увидит ли обещанную ей дочерью весточку.

Стояла, стояла, смотрела, смотрела и вдруг заметила на поверхности воды, среди чистого болотца, поднявшийся на длинном стебельке дивный белый цветочек — кувшинку.

Разглядывая его чудные блестящие, как атлас, лепестки, слегка зарумяненные, как лучом розовой зари, бедная графиня узнала цвет лица своей дочери, а многочисленные наполнявшие его середину тычинки были золотисты, как волосы Мелинды.

И поняла графиня, что перед ней ее внучка — дитя союза Мелинды с болотным царем. И с тех пор в продолжение многих лет каждый год покрывала Мелинда трясину целым ковром белых кувшинок, извещая, что она жива и вечно юная и прекрасная царит над болотом.

И каждый год, каждый день, когда только могла, старая графиня до самой своей смерти ходила на болото, любовалась цветами — своими внучками и утешала себя мыслью, что если и нет ее дочери более на этом свете, то в глубине вод своего болотного царства она все-таки жива и здорова...

Но прелесть кувшинки действует чарующе не на одних только европейцев: о ней сложилось немало сказаний и у народов других частей света.

Особенно поэтично сказание о ней североамериканских индейцев, которые утверждают, что водяная лилия образовалась из искр, упавших с полярной и вечерней звезд в то время, когда они столкнулись, споря между собой из-за обладания стрелой, которую в минуту смерти пустил в небо один великий индейский вождь.

Кувшинка, или русалочий цветок, как ее также часто прежде называли, была с незапамятных времен предметом поклонения и даже обожания у северо-западных германцев, а особенно у фризов и зеландцев. Они называли ее лебединым цветком и так высоко чтили, что, поместив 7 таких цветков в своем гербе, считали себя под этим знаменем непобедимыми. В песне гудрунов, в том месте, где описывается синее знамя короля Гервига фон-Зеевена, говорится, что на нем развеваются лебединые цветы. Эти цветы сохранились и до сих пор на фризском2 знамени и в гербе провинции Гронинген. Растение называется фризами еще «Pompe», а цветы ее — морскими листьями (Seeblatter).

В средние века белый цветок кувшинки считали еще символом непорочности, и потому семена его рекомендовались как средство, умеряющее страсти. Вследствие чего они имелись в это время почти во всех монастырях и их предписывали давать монахам и монахиням. Особенно много употребляли их удалившиеся от мира отшельники, желавшие этим умертвить свою плоть. По новейшим исследованиям, однако, приписывание семенам этого свойства оказалось неверным.

Семенами этими пользовались также певцы для укрепления и усиления своего голоса. Кроме того, считалось, что средство это помогает от судорог и головокружения, а корневище растения — при отсутствии аппетита. Лечение производилось не столько приемами внутрь, сколько подвешиванием у кровати больного. При этом для приготовления лекарств рекомендовалось обходиться с растениями с особенными предосторожностями: срывать его только к ночи, сушить в тени на северной стороне и непременно в висячем положении, так как иначе лекарственное начало не перейдет в тело больного и не будет в состоянии изгнать из него болезнь.

Да и вообще, собирая цветы кувшинки с лечебной целью, надо было поступать совсем иначе, чем с другими цветами: рвать в известные лишь часы, заткнув уши и обратившись к ним предварительно с ласковыми словами. Переговорив таким образом, следовало внезапно протянуть руку и сорвать цветок. Отрезать же ножницами, ножом или вообще чем острым было строжайше запрещено, иначе стебель начнет истекать кровью и отрезавший будет преследоваться тяжелыми снами или даже будет втянут в воду возмущенными таким поступком водяными духами.

Цветы белых кувшинок не следовало никогда приносить в дом, так как это грозило гибелью всего домашнего скота.

Мистическим и лечебным значением пользовалась кувшинка и у наших предков-славян, а в Закаспийской области — даже и до наших дней. В этом значении она носила и носит название «одоленя». Название это, по словам Афанасьева3, произошло от слова «одолевать», и притом в значении: одолевать нечистую силу и недуги. «Кто найдет одолень-траву, — говорится в одном народном травнике, — тот вельми талант себе обрящет».

Отваром одоленя предки наши лечили зубную боль и отравы, и сверх того отвар этот считался и у них любовным напитком, способным пробуждать нежные чувства в сердце жестоких красавиц; а с корневищем пастухи обходили поле, чтобы ни одна скотина не пропала.

Ему же славяне приписывали важное предохранительное значение во время путешествий. Всякий, кто отправлялся на чужбину (особенно торговый человек), должен был, по словам того же Афанасьева, запасаться этой травой, так как о ней говорилось: «где ни пойдет — много добра обрящет». И вот, отправляясь в дальний путь, осторожные люди ограждали себя следующим заклятием:

«Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава.

Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать — сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки.

Одолень-трава! Одолей ты злых людей; лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника.

Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды!.. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца во всем пути и во всей дороженьке».

Такое же почтение питали к этому растению и древние сербы. У них такая песня о нем сложилась:

«Если б знала баба,Что такое одолень-трава,Вшивала бы в поясИ носила б на себе».


1 Растение из того же сем. нимфейных, близкородственное кувшинке.2 Фризы — народность в Нидерландах и Германии.3 Афанасьев А.Н. (1826 —1871), русский историк и литературовед, исследователь фольклора, автор сборников русских народных сказок и легенд а также трехтомного труда «Поэтические воззрения славян на природу» (1866 —1889).